Дневник Абрахама Ван Хелсинга

(первая и единственная запись, уничтоженная месяц спустя).

Ночь с 3 на 4 октября.

Положительно, я заразился всеобщей страстью к ведению дневников. Не то чтобы я считал это занятие вовсе бесполезным: записи позволяют не только запечатлеть события во всех деталях, не полагаясь на нашу непрочную память, но и осмыслить их, чтобы в конце концов прийти к определенным выводам и принять решение. Однако же, кажется, все поголовно в наше время этим занимаются. Можно даже вообразить, как граф Дракула, устроившись поудобнее в своем гробу, любовно запечатлевает в тетради совершенные за ночь злодеяния.

Я пытаюсь шутить, но душа моя пребывает в унынии. Еще недавно казалось мне, что путь мой залит светом и истина видна совершенно ясно; теперь же я растерян, растерян более, чем когда-либо! Я, Ван Хелсинг, не знаю, что делать дальше! Я, изучивший людей так глубоко, как только может изучить человек! Разумеется, я всегда допускал, что, как и все, могу ошибаться, ибо errare humanum est. Но я верил во всё то, что делал, и мне казалось, что у меня было довольно причин для того, что я делал. Неужели я мог впасть в столь глубокое заблуждение? Тьма окружает меня, и я не вижу более дороги. Задача, стоящая сейчас передо мной, столь сложна, что я положительно не знаю, с чего начать. Я стар и утомлен, и в сердце моем страх и тревога, а между тем мне предстоит решить, каким путем идти отныне, чтобы не причинить никакого ущерба тем, кто мне доверился...

Но довольно жалоб. Мы учимся не на успехах, а на неудачах. Вперед, к фактам! Для начала я изложу на бумаге все события последнего вечера, не пропуская ни одной подробности, даже самой незначительной, а там с Божьей помощью луч солнца пробьется сквозь тучи, застилающие мой горизонт.

Итак, после неудачной попытки покончить с нашим ужасным врагом, после беседы с бедной мадам Миной и ее безутешным супругом, я решил совершить краткую прогулку, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Однако, пройдя лишь несколько кварталов, я заметил высокого человека в черном, словно бы ожидавшего кого-то. Он повернулся ко мне, и я оцепенел: я узнал это мертвенно-бледное лицо и эти глаза, пылающие багровым огнем! Передо мною стоял не кто иной, как граф Дракула – Дракула, который, как я полагал, должен был в этот самый момент спешно искать пути бегства!

Я понял, что сейчас он с легкостью убьет меня, ибо ни бороться с вампиром, ни убежать от него не под силу даже молодому и сильному человеку. Не столь страшила меня смерть, сколь охватывало отчаяние при мысли, что, если я погибну, мои юные друзья окажутся беспомощны перед лицом грозящей им ужасной опасности. В следующее мгновение, однако, мне пришло в голову, что если бы Дракула хотел меня убить, то уже сделал бы это, а не стоял в ожидании. Или это какая-то дьявольская игра? Но я ухватился за призрак надежды и, несколько успокоившись, сказал так твердо, как только сумел:

- Что вам нужно?

К немалому моему изумлению, граф поклонился самым светским образом и ответил на безукоризненном голландском языке, с улыбкой, которую можно было бы даже назвать приветливой, если бы не его острые белые зубы, блеснувшие в свете фонаря:

- Итак, вы меня узнали, minheer Ван Хелсинг, так что можно обойтись без формальностей. Нужен же мне, в сущности, пустяк: я желал бы обсудить с вами возникшее между нами... – тут он сделал неопределенный жест рукою, - недоразумение.

Я приободрился: уж в словесной баталии, подумал я, мне легко будет одержать победу над этим неразвитым умом. Однако последняя его фраза меня возмутила, и, позабыв о своих страхах, я воскликнул:

 – Недоразумение?! Вы погубили невинную девушку, вы угрожаете моим друзьям – да что там, всему роду человеческому!

Тут лицо графа приняло печальное выражение. - Бедная мисс Вестенра! – сказал он с тяжким вздохом. Конечно же, я ни на секунду не поверил в его искренность, но должен был признать, что он весьма достоверно изобразил сочувствие.

- Оставьте свое лицемерие, – нахмурился я. – Кто, как не вы, виновны в ее гибели?

- Я? – граф, казалось, возмутился. – Нет, Ван Хелсинг, вы виновны гораздо более меня! Верно, я хотел сделать эту прелестную девушку такой, как я сам; но разве это можно назвать «гибелью»? Разве я, беседующий сейчас с вами, мертв, что бы там ни говорили людские суеверия? И разве вас не печалила мысль, что этот нежный цветок скоро поблекнет и увянет? Я же хотел сохранить красоту ее юности на века! Я желал подарить ей жизнь, пусть и особого рода! А вы своими неуклюжими потугами ее «спасти» всё испортили. Вы напустили такого туману, что и сами заплутали в нем! Когда я напускаю туман, он сбивает с толку моих врагов, но не меня самого. И что же? Вы не сумели сохранить ей жизнь в обычном вашем понимании, но помешали мне проследить за ее метаморфозой, как должно; в результате бедняжка оказалась, мягко говоря, несколько не в себе: изо всех столь привлекательных черт ее характера осталось одно лишь сладострастие, ранее подавляемое воспитанием. Мне пришлось бы постоянно ее опекать, ибо по нашим законам я был за нее в ответе. Вы удивлены? Вам не приходило в голову, что я не единственный в своем роде и что в нашем сообществе есть свои законы? Которые, кроме всего прочего, запрещают убийство себе подобных. Так что, пожалуй, вы оказали мне услугу, уничтожив ее.

Дракула помолчал, явно любуясь моим растерянным видом – ибо после этой его тирады я буквально потерял дар речи, так как менее всего ожидал подобных откровений; затем он как ни в чем не бывало продолжил:

-  Однако что же мы здесь стоим? Это не место для серьезных разговоров.

- Даже не думайте, что я приглашу вас в свой дом, - перебил я его. Он же, нимало не смутившись, словно и не ожидал ничего иного (а вернее всего, так оно и было), кивнул и жестом указал на скамейку напротив. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Когда мы уселись, причем граф принял самую непринужденную позу, я спросил, о чем же он намерен со мной говорить. Я ожидал угроз, брани, чего угодно; но он ответил:

- Я предлагаю вам закончить дело миром. Я навсегда покину эту не слишком гостеприимную страну, вы же прекратите мне докучать и забудете о моем существовании.

Тут я восторжествовал: вампир напуган и просит пощады!

- Ни за что на свете! – воскликнул я. – Я не допущу, чтобы вы и далее упивались кровью живых и губили невинные души! Вы предлагаете мир, потому что боитесь нас! Теперь, когда мы лишили вас вашего убежища, вы не можете более...

Однако моя речь была неожиданно прервана громким хохотом графа:

- Убежища? Вы полагаете, что, испортив землю, которую я с немалым трудом привез со своей родины, вы лишили меня убежища? Глупцы! Да это был, если использовать понятное вам сравнение, всего лишь любимый диван, который я обычно беру в дорогу, поскольку привык путешествовать со всеми удобствами.

Разумеется, я не поверил ни единому его слову, а потому презрительно осведомился: - Для чего же вам полсотни диванов?

- А сколько диванов и кресел в гостиной лондонского аристократа? – парировал он и добавил, сверкнув глазами: - Не забывайтесь, Ван Хелсинг! Я не собираюсь отчитываться перед вами в своих действиях. Вы все живы до сих пор единственно потому, что меня развлекала эта игра; в ином случае вы бы не прожили и дня. Старый дурак! Вы думаете, будто я могу бояться вас? Нет, это вы недостаточно меня боитесь, если ввязались в войну со мной – со мной, который повелевал народами, когда ни вас, ни ваших друзей не было еще на свете; со мной, о ком и столетие спустя говорили как об умнейшем и храбрейшем из сынов Трансильвании! Вам не застать меня врасплох: я знаю все ваши замыслы, ибо мои возможности таковы, что вы и представить себе не можете.

- Вы лжете! На нашей стороне Бог – а на вашей душе лежит Его проклятье! Не воображаете ли вы, будто способны противостоять Ему?! Ваш младенческий разум не может...

Тут я осекся: дьявольское бешенство исказило лицо графа, глаза его полыхнули багровым пламенем, и он прорычал, оскалив свои длинные острые зубы:

- «Младенческий разум»?! И это вы говорите мне? Да не было такой области знания, с которой я не был бы знаком! – Я отшатнулся в страхе, но он подался вперед и произнес уже более спокойно, хотя и издевательским тоном: - Я знаю: вы невесть почему вообразили, будто я спал все эти годы и всё позабыл. О нет! Я путешествовал по всему миру, изучил десятки языков, я вел переписку с Вольтером, Гете, Байроном! И все они восхищались остротой моего ума! А вы, Ван Хелсинг, забили себе голову самыми дикими суевериями и на этом основании возомнили себя знатоком. Да вы просто смешны!

- Пусть вы умны, - возразил я, - но вы прокляты Богом!

Белые зубы Дракулы опять блеснули в хищной усмешке:

- Неужели? Что же у вас получается: если существо, проклятое Богом, благополучно существует, то либо Бог не может ничего с этим поделать, либо не хочет. Из этого следует, что Он либо не всемогущ, либо не всеблаг, не так ли?

- Это софистика и богохульство! – воскликнул я.

- Почему бы мне не богохульствовать, если я, по вашему же мнению, проклят? – ответствовал он. - Но не проще ли и не приятнее ли для нас обоих будет допустить, что нет никакого проклятия и что Бог в своей благости просто позволяет таким, как я, существовать – так же, как позволяет Он существовать тиграм и львам, которые тоже убивают, чтобы жить?

- Однако же вы боитесь креста!

- Скорее, уважаю: всё-таки когда-то я был добрым христианином. Поймите, вы, твердолобый голландец: у меня имеются причины вас щадить, и только поэтому я трачу время на разговор с вами. Вы не хотите иметь со мною дела, поскольку полагаете меня кровожадным чудовищем. Следовательно, я должен убедить вас, что я вовсе не таков и что мое существование не представляет опасности для человечества. Ведь ваше мнение основано исключительно на суевериях, не так ли?

Я промолчал. Что я мог сказать? Я действительно опирался на верования и суеверия, ибо в моем распоряжении не было ничего другого. Дракула кивнул:

- Так я и думал. Но разве это достоверные сведения? Люди приписывают таким, как я, ужасные злодеяния; но не зависть ли ими движет? Зависть к нашему бессмертию, к нашей силе, к нашим возможностям. Признайтесь, разве вам не хотелось бы бессмертия?

- Не ценой сотен и тысяч других жизней!

- Опять вы за свое! Кажется, окрестности моего замка вовсе не безлюдны.

- Но экипаж «Деметры»...

- Был мертвецки пьян. Капитан почему-то не упомянул об этом в журнале. Суеверные трусы! Зачем мне было убивать матросов, если я желал благополучно прибыть в Англию? Но хватит о них. Подумайте о другом: сколько раз я, будучи еще человеком, возвращался один с кровавого поля битвы, где полегло мое воинство! Однако, упокойся я в могиле, как все люди, никому бы не пришло в голову называть меня монстром.

И снова его слова поразили меня: положительно, в них была логика! Тем не менее, я нашел в себе силы возразить:

- Но вы сражались за свободу своей родины!

- А великий Цезарь? Александр Македонский? Они отнимали свободу у других народов – однако же вы ими восхищаетесь. Да у любого полководца руки по локоть в крови, любой из них за свою недолгую жизнь погубил больше народу, чем я - за четыре столетия!

- Но ваши жертвы, - не сдавался я, - становятся ночными хищниками, как и вы, и сами начинают убивать!

Граф со страдальческим видом возвел глаза к небу; странно было видеть, как это существо как будто взывает к Всевышнему.

- Еще и эта глупейшая легенда! - воскликнул он. – Ван Хелсинг, вы знаете притчу об изобретателе шахмат и награде, которую попросил он у правителя? Потрудитесь, наконец, рассудить логически, вы же мните себя логиком: если жертва вампира непременно становится вампиром и, в свою очередь, превращает в вампиров своих жертв, то есть каждый день число вампиров удваивается, как скоро в мире не останется людей? Попробуйте подсчитать, хоть приблизительно!

Я попытался это сделать. Не ручаюсь за точность своих подсчетов,  ибо я не слишком силен в математике, но у меня получилось, что в этом случае через две недели вампиров станет больше десяти тысяч! Затем я сбился, но и этого было довольно. Граф, видимо, понял всё по моему лицу, злобно усмехнулся и продолжил:

 - А между тем, как видите, вампиры встречаются столь редко, что люди не верят в их существование! Правда же заключается в том, что для превращения в вампира нужно большее, чем просто укус. За четыреста лет я наделил этим даром троих, мисс Вестенра была четвертой. Более того: обычный укус не причиняет особого вреда, и вскоре человек о нем забывает. Вы могли убедиться, что с жертвами Люси ничего страшного не произошло.

Мороз пробежал по моей коже. Gott in Himmel! Я не мог, я боялся ему поверить, всё мое существо вопияло против этого; но, о Боже, что если он прав?! Разумеется, Дракула легко мог солгать; но, как ни старался, я не мог найти несообразностей в его рассуждениях! Мне было невыразимо стыдно, ибо наша беседа, по сути, представляла собой монолог графа, а я только изредка вставлял беспомощные реплики, которые он с легкостью опровергал. Этот дьявол оказался куда умнее, чем я в своем самомнении полагал. Что же мне делать? И Мина, бедная Мина...

- Если, - сказал я наконец хриплым от волнения голосом, - если, повторяю, я и соглашусь на ваше предложение, то вы, в свою очередь, должны освободить мадам Мину от той ужасной власти, которую вы над нею приобрели!

Граф резко выпрямился, глаза его полыхнули багровым огнем:

- Мина будет моей! – прорычал он. – Она уже моя, душа ее принадлежит мне!

Я также поднялся и сказал самым твердым голосом:

-  Этому не бывать! Мина скорее погибнет, чем станет вашей! Она отмечена перстом Божьим! Освободите ее, это мое окончательное условие!

Увы, твердость моя была напускной, ибо я теперь понимал, что нахожусь всецело во власти вампира: он мог убить меня, мог убить всех нас, мог пообещать что угодно и после нарушить обещание.

- Перстом Божьим? – ядовито осведомился Дракула. – А вы не находите, что она теперь отмечена не только Его перстом?

- Вот я и поймал вас на лжи, - с ненавистью сказал я. – Ибо что есть это клеймо на ее лбу, если не проклятие Божье?

- Ничуть, - проворчал граф. Голос его опять звучал спокойно, даже, я бы сказал, устало. Эти резкие смены его настроения меня поражали. Он снова сел, я же остался стоять, скрестив руки на груди: возвышаясь над ним, я чувствовал себя несколько увереннее. – Природа его та же, что у стигматов: бедная женщина просто внушила себе, что моя кровь осквернила ее. Впрочем, - продолжил он в задумчивости, - в чем-то вы правы: сейчас Мина не испытывает ко мне приязни, а это плохо, ибо я бы желал сделать ее своим товарищем. Знаете, пожалуй, я ее действительно отпущу. Но, - добавил граф, видя, как мои глаза вспыхнули радостью, - если когда-нибудь она придет ко мне по доброй воле...

- Этому не бывать! – повторил я. – Никогда, никогда эта женщина не погубит свою душу!

- Как знать, как знать... Пройдет время, и любимый супруг ей надоест – а он ей надоест, ибо совершенно зауряден, хоть и неглуп. Тогда и посмотрим. Пока же я, так и быть, соглашусь на это ваше условие. Разумеется, вам придется поверить мне на слово. Я же, со своей стороны, вполне доверяю вашему слову. Вы же человек чести, Ван Хелсинг, не правда ли? – спросил он самым ехидным тоном; затем неожиданно откинулся на спинку скамьи и, словно забыв о моем существовании, произнес:

- А ведь из этого мог бы выйти неплохой роман в современном духе. Жаль, нет лорда Байрона, чтобы написать его. Жаль, что он так рано умер; жаль, что я не решился предложить ему... уверен, он бы согласился. Он ведь о многом догадывался, но его это нимало не смущало. Заняться, что ли, самому писательством на досуге? Роман от лица вампира! Дамы будут в восторге, - и он мерзко захихикал.

Я представил себе вампира-писателя и сам чуть было не рассмеялся, хотя в эти мгновения решался, можно сказать, вопрос нашей жизни и смерти, если не более. Но в следующую секунду меня охватил ужас при мысли о том, что, пожалуй, хитрый негодяй и впрямь способен обворожить женщину искусной ложью, выставив себя благородным, оболганным и одиноким: состраданием так легко завоевать женское сердце! Нет, нет, Мина другая, у нее развитой мужской ум! Однако она уже однажды сказала, что графа можно пожалеть...

Но тут меня как громом поразила мысль: как я скажу своим юным друзьям, что нам придется бесславно капитулировать? Они будут в отчаянии! Если же они не согласятся, мне придется идти с ними на верную смерть, ибо бросить их в столь трудный час я не вправе.

К этому времени луна скрылась в тучах, и фонари почти не рассеивали окружавшую нас тьму. Похолодало; а может, то был холод, охвативший мое сердце. Кроваво-красные губы графа искривились в издевательской ухмылке:

- Вижу, вы в сомнении? Боитесь расстроить своих друзей и испортить свою репутацию знатока? Послушайте, мне пришла в голову отличная идея, как нам всё устроить ко всеобщему удовольствию.

- Какая же? Вы умрете сами? – мрачно съязвил я.

- Увы, - Дракула с шутовским сожалением развел руками. – Так далеко заходить я не намерен. Мы сделаем вот что. Завтра храбрые охотники на вампиров отправятся в погоню за исчадием ада, то есть мною. Вы можете продолжать рассказывать им всё, что взбредет вам в голову, но ничего не скажете о нашем разговоре. Вы прогуляетесь по Трансильвании – это красивейшее место, уверяю вас; вы испытаете множество приключений, и в конце концов я даже дам вам возможность полюбоваться моей «кончиной»: о, я сумею это устроить. Лорд Годалминг отомстит, как он будет считать, за свою невесту; Харкер – за пережитый им страх; шрам у Мины исчезнет, когда она уверится, что я «мертв». И только вы один будете знать правду. Она не слишком для вас приятна, но придется вам уж как-нибудь с этим жить. Зато вы спасете своих друзей от гибели, разве это не послужит вам утешением?

Долго я молчал, не зная, на что решиться. Граф начал хмуриться, в нетерпении поглядывая на небо. Наконец он сказал:

- Ван Хелсинг, я не могу больше ждать. Я устал объяснять вам очевидные вещи. Хорошо, последняя моя уступка: я дам вам время подумать. Вы ответите мне утром. Утром Мине придет в голову мысль попросить вас загипнотизировать ее, с тем чтобы во время транса узнать мое местоположение.

- Вы  пошлете свой дух, чтобы прочесть ее мысли, либо заставите ее дух явиться к вам? – понял я.

- Можете назвать это так. В любом случае, в этот момент через нее я смогу прочитать в ваших мыслях ваш ответ, причем сама она ничего об этом не узнает. Теперь же – прощайте.

Граф поднялся со скамьи, но вдруг, словно вспомнив что-то, достал из кармана блокнот и карандаш. Начертав несколько слов, он вырвал из блокнота лист и положил рядом со мной, сказав:

- А это для того, чтобы вы не вообразили, будто вам всё приснилось. С вас станется.

В следующий момент улицу заволокло густым туманом, скрывшим очертания домов; только редкие фонари тусклыми желтыми пятнами проглядывали сквозь него. Когда же резкий порыв ветра разогнал туман, улица была пуста. Я сидел, невидящими глазами глядя перед собой, и душа моя пребывала во мгле. Наконец я собрался с силами и взял в руки лежащий на скамейке листок бумаги. Четким почерком там было написано: «Вы не сумеете меня обмануть, Ван Хелсинг, даже не пытайтесь! Д.»

В тяжких раздумьях вернулся я к себе. В моей жизни было много трудных минут, но никогда еще я не был в такой растерянности. Что делать? И о какой причине нас щадить граф твердил всё время? Неужели из-за Мины? Он желает выглядеть перед нею благородным, ибо надеется, что в будущем... О, только не это!

Однако иная неясная мысль блуждает у меня в мозгу: если проклятия нет, если графу даровано бессмертие... Боже милосердный, не бояться старости и болезней! Можно ведь употребить этот дар во благо, помогать людям, даже спасать жизни! И если графу нужен товарищ - я, конечно, не лорд Байрон, но я мог бы быть лучшим собеседником, чем Мина, ибо я образован и опытен; Мина же станет счастливой женой и матерью, как и положено женщине... Но что если лукавый дьявол лгал? У меня широкие взгляды; но столь трудно поверить в истину, отвергаемую нашими убеждениями! И что же есть истина? Даже Иисус не знал ответа...

Уже утро! Меня зовет Мина, а я так ничего и не решил. Впрочем, граф, кажется, не оставил мне выбора.

In manus tuas, Domine!